— Это, Петр Лукич, не имеет значения, — сказал Буденный. — А много в том бою наших побило?
— Много… Ведь целый день бой ишел. Тринадцать тысяч наших солдатиков положили. Мы потом хоронили их в братских могилах. А вскорости, как война кончилась, на Дону слушок прошел, что болгары на том месте сад разбили, большущий памятник поставили и надпись на нем выбили. Только что там написано — мне неизвестно [14].
— А турок много побили? — спросил Федя.
— Известно, много. Под вечер Осман-паша белый флаг выкинул. Так с ним сдалось еще одиннадцать других пашей, офицеров и солдат — тех тысяч тридцать. Акурат половина всей армии. Остальные остались лежать.
— Вы, дед, на конях атаковали?
— Зачем? Нет. Наступление сделали как полагается. Пешим порядком. Там у меня случай произошел. Вот я, 0 значит, лежу, крешу затравку, ружье-то фитильное, а сажня полтора от меня за камнем турок лежит и тоже крешит. Кто, значит, первый выбьет огня, тот и пальнет. «Ну, — думаю, — креши, креши, окаянная душа, а я тебя покуда шашкой зарублю». И только выхватил шашку, а у него получилось — выпалил! — Петр Лукич закатал рукав и показал белый шрам повыше локтя. — Вот он стрелил мне в это самое место. Тут я перехватил шашку в левую руку и давай его рубить. И все никак по. башке не подлажу, а по плечам. С левой-то руки неудобно. Потом все же вывернулся, и аминь ему, значит. — Старик смолк и задумался…
— А чего ж ты, дед, штыком его не заколол? — спросил Федя.
Петр Лукич поетавил блюдце на стол и недоумённо посмотрел на ординардца.
— Штыком? — переспросил он с явной обидой. — А когда у казаков водились штыки? Их и зараз не имеется. Нам такое оружие не принадлежит по уставу. Только одним пластунам [15], а мы и в пешей атаке шашками рубим. Разве не знаешь?
Федя покраснел и, чтобы скрыть смущение, быстро сказал:
— А ты, дед, видать, смолоду лихой был!
— Как и другие протчие… Всяко бывало, — согласился старик, вновь погружаясь в воспоминания.
В ту минуту, когда он рассказывал, как в сражении под Горным Дубняком сам Скобелев водил полки в конную атаку, в ставню постучали, и молодой низкий голос спросил под окном:
— Хозяин!.. Батя! Не спишь?
Старик оборвал свой рассказ на полуслове, изменился в лице и, поставив на стол недопитое блюдце, проговорил дрогнувшим от радости голосом:
— А ведь это мой Степка! — Он вопросительно посмотрел на Буденного. — Семен Михайлович, дозвольте сынка позвать в куреня?
— Зови, Петр Лукич. Посмотрим, что у тебя за сынок! — весело сказал Буденный.
Старик с неожиданной для его возраста живостью вскочил с лавки и, позабыв закрыть за собой дверь, поспешно вышел из хаты.
— Ишь как папаша сынку-то возрадовался! — сказал Федя.
Буденный улыбнулся. Он хорошо понимал, что происходит в душе старика, и с любопытством прислушивался к разговору и шуму шагов в сенях. Шаги приблизились. В открытых дверях остановился молодой казак большого роста, со светлыми усами на красивом загорелом лице. Из-под околыша ухарски сдвинутой набок казачьей фуражки торчал заботливо расчесанный чуб. Казак был одет в туго перехваченный кавказским ремешком короткий полушубок и синие, обшитые кожаными желтыми леями шаровары, заправленные в высокие сапоги. Поверх полушубка висели шашка и револьвер в изношенной кобуре. На левой стороне груди был приколот большой алый бант.
— Разрешите войти, товарищ комкор? — спросил он отчетливо.
Буденный приветливо взглянул на него:
— А-а, знакомый! Заходи… Постой, это ты под Ляпичевом батарею забрал?
— Стало быть, я, товарищ комкор.
— То-то я помню. Садись.
— Спасибочка. Постоим, товарищ комкор.
— Садись, садись. Поговорим.
Харламов осторожно присел на лавку, поставив шашку меж колен.
— Тебя в том бою ранили? — спросил Буденный.
— Нет. Под Иловлей. Вместе с вами, товарищ комкор. Вас, стало быть, там в ногу поранили.
— Помнишь? — удивился Буденный. Харламов изумленно поднял угловатые брови.
— Как же такое дело забыть?
Петр Лукич, стоя в стороне, переводил восторженный взгляд с сына на Буденного и, когда сын отвечал, невольно шевелил губами, словно подсказывал.
«Экая здоровенная порода! — думал Буденный, с удовольствием оглядывая могучее тело сидевшего перед ним казака. — Добрый казачина. Такой один пятерых стоит».
— Женат? — спросил он Харламова.
— Еще нет, Семен Михайлович, — заговорил Петр Лукич, подвигаясь поближе. — Вот войну кончим — оженим. У меня уже и любушка есть на примете, очень хорошая девка, — словоохотливо, как все старики, говорил он. В голосе его прорывались радостные нотки, словно ему, а не сыну предстояло жениться.
Харламов густо покраснел, шевельнув бровью, с досадой взглянул на отца и открыл было рот, но ничего не сказал.
— А сколько тебе лет? — спросил Буденный.
— Двадцать шесть, товарищ комкор, — ответил Харламов.
Буденный внимательно посмотрел на него, поморщив лоб, что-то прикинул в уме и повернулся к Петру Лукичу.
— Сынок-то тебе во внуки годится, — сказал он старику.
— Мне, Семен Михайлович, пятьдесят семь годов было, когда Степка родился, — качнув головой, сказал Петр Лукич. — Я в шестьдесят пять бугая кулаком на коленки ставил. Мешки по шести пудов таскал. Да я и до се еще ничего.
— Силен! — Буденный усмехнулся. — В третьем донском служил? — спросил он Харламова.
— В лейб-гвардии казачьем.
— В гвардии?
— Только за красоту да за рост в гвардию взяли, — пояснил Петр Лукич. — Пара быков да коней — вот и все наше хозяйство.
— Так, так… А ведь ты прав, Петр Лукич, сынок-то похож на тебя.
Старик встрепенулся, выгнул грудь и словно сразу помолодел.
— Чистый портрет, Семен Михайлович, и личностью и выходкой, только што подюжей ростом и в плечах пошире. — Он с гордостью взглянул на сына и, отворотясь, украдкой, что все же не ускользнуло от зоркого глаза Буденного, смахнул вдруг набежавшую слезу.
— Ну ладно! — Буденный встал из-за стола. — Пойду отдохну. Я ведь двое суток не спал. Спасибо за угощенье, Петр Лукич.
— На доброе здоровье… Семен Михайлович, я вам постелю, — с готовностью предложил старик.
— Не надо, я сам. — Буденный дружески кивнул казакам и, с многозначительной улыбкой взглянув на Федю, ушел в горницу.
— Пойду и я коней посмотрю, да и поить время, — сказал Федя.
Он поднялся с лавки, надел кубанку и, прихватив ведро, вышел из хаты.
Петр Лукич подошел к сыну и обнял его.
— Ах, Степушка, не думал я тебя живого увидеть! — сказал он, всхлипнув и часто моргая красными веками.
— А маманя где, батя?
— В подводах наша маманя, — ответил Петр Лукич. — По наряду назначили снаряды возить.
Он оторвался от сына и, нетвердо ступая, направился к печке.
«Как его за эти годы согнуло! — с тоской подумал Харламов, провожая взглядом отца. — А был совсем ничего».
— Поешь, сынок! Голодный небось, — сказал Петр Лукич, поставив на стол миску с лапшой.
— В подводах, стало быть, — сказал Харламов, нахмурившись. — А я ей гостинца привез.
Он вытащил из кармана увесистый мешочек и вытряхнул из него сахар.
— Хороший гостинец, — похвалил Петр Лукич. — Мы этого сахару уже года два не едали. И что ж, много вам его дают?
Харламов улыбнулся, блеснув чистым оскалом ровных зубов:
— А мы, батя, сами его берем.
— Как, тоись, сами? — удивился старик.
— А мы, как бы сказать, у Деникина на довольствии состоим. Он, стало быть, у нас вроде главного интенданта.
— Что-то ты чудное толкуешь, Степка. Ты не смейся, покуда не осерчал. А то я тебя зараз… — погрозился старик.
— А я и не смеюсь, батя, — сказал Харламов, пряча улыбку. — Ты слушай: Антанта — это, стало быть, английские и французские буржуи — шлет Деникину всякое барахло. Ну, как бы сказать, обмундирование, снаряды, сахар, какаву. А мы налетим и отнимем. — Он снял поясок и распахнул полушубок. — Гляди, какой френч отхватил.
— Важнецкое сукнецо! — Петр Лукич даже пощелкал языком, пощупав материал. — Видать, офицерское. А ты, часом, не командир?
— Нет, боец.
— Та-ак… Ты б разделся, сынок. Упаришься в полушубке.
Харламов отрицательно качнул головой.
— Мне, батя, зараз нужно идти…
Жалкая морщинка скользнула в углу рта старика. Он ревниво посмотрел на сына.
— К девкам, что ль?
— Нет. Так, по делу.
— Дело, значит, завелось…
Харламов быстро доел лапшу, вытер ладонью губы и отложил ложку.
— Степа, а за какую батарею Семен Михайлович поминал? — помолчав, опросил Петр Лукич с тайной надеждой подольше удержать сына.
— Да там не одну батарею, там девятнадцать орудий забрали. Целый корпус разбили.
